Во Слвву Зрелых Женщин - Глава 6

 О первом опыте

…прелесть, очарование, весна! Нет, нет, не думайте: я говорю о любви в самом прямом, телесном смысле. Но она – удел избранников.

Александр Куприн

Достиг я наконец почетного поста.

Джон Клиланд

В нашем доме стояли массивные, деревянные двери, десяти футов высотой, покрытые белой потрескавшейся краской, и на каждой были четыре концентрических круга со стеклянным глазком в центре. Глазок и латунная пластинка за ним поблескивали даже в полутьме коридора. Поскольку изнутри не раздавалось ни звука кроме эха звонка, я начал рассматривать блестящее стекло, потом переключился на выпуклые круги, пробегая по ним глазами снова и снова, пока не опьянел от головокружения. После всех треволнений и душевных – или даже духовных – приготовлений придти к Майе, и не застать ее дома! Я легкомысленно навалился всей ладонью на кнопку дверного звонка. Он издавал громкий, неровный и дребезжащий звук, идеальное музыкальное сопровождение моего душевного состояния; помню, он даже понравился мне. Если Майи нет дома, это не моя вина. В конце концов, я не обязан топиться в Дунае. Так я убеждал себя, давя на кнопку звонка с той счастливой самоуверенностью, которая переполняет нас при столкновении с опасностью, которой внезапно исчезает. Вряд ли я могу описать тот эффект, который произвели на меня медленные, почти неслышные шаги за дверью – не считая того, что никогда в жизни больше не звонил в дверь дольше пары секунд.

Майя никогда не смотрела в глазок, но сейчас я слышал щелкающий звук поворачивающегося латунного диска за дверью и склонил голову, чтобы избежать ее взгляда. Она открыла дверь, но не приглашала меня войти, как обычно. Просто стояла в дверях, придерживая рукой полы незастегнутого желтого халата, и смотрела на меня, раздраженная и сонная.

– Прошу прощения, – пробормотал я, – я не собирался будить вас. Я думал, вас нет дома.

Она подавила зевоту. – Зачем же тогда звонил?

Я не смог придумать вразумительного ответа, так что просто стоял и смотрел на ее босые ноги.

– Ладно уж, заходи. Думаю, я проспала слишком долго.

Майя повернулась, и я двинулся за ней по узкому коридору, единственным украшением которого были японские шелковые миниатюры. Ее бархатный халат был измят, и сзади она выглядела неряшливой и непривлекательной. Но я не позволил мгновенному ощущению обмануть себя. Думаю, мои страхи сделали ее непривлекательной. В конце коридора были две двери, левая в гостиную и правая в спальню. Майя захлопнула дверь в спальню, скрыв зрелище измятой постели, и направилась в гостиную. Она неловко устроилась в одном из маленьких кресел, а я остался стоять, нисколько не сомневаясь, что оказался досадной неожиданностью. Но эта неловкая ситуация, фактически, помогла мне заговорить: как ни боялся я просить ее заняться со мной любовью, совершенно невозможно вовлекать заспанную женщину в светскую болтовню. Я сделал глубокий вдох и взглянул в ее полуприкрытые глаза.

– Я принял окончательное решение броситься в Дунай, если сегодня не попрошу вас заняться со мной любовью.

Я подумывал, не прибавить ли мою заранее подготовленную речь, но сейчас она казалась поверхностной. Посмев наконец высказаться, я испытывал такое облегчение, что на мгновение почти не задумывался, ответит она да или нет.

– Что же, дело сделано. Ты спросил меня и теперь не обязан убивать себя.

– Вы однажды сказали, что не стоит бояться показаться дураком – вы сказали, это не важно.

– Это не по правилам цитировать меня против меня самой.

Было столь непривычно видеть ее смущенной, что я неожиданно услышал ответный выстрел собственного голоса. – Мне уйти? Хотите еще вздремнуть?

– Ты слишком петушишься… впрочем, это неплохо, – проговорила она, и теплый огонек, мой маяк, вспыхнул в ее глазах. Майя встала, чтобы одарить меня поцелуем за петушиный задор. Так меня не целовали еще никогда, и я едва устоял на ногах. Мои руки проникли под ее расстегнутый халат и коснулись разогретого тела. Наконец-то причалил к желанному берегу. Не прерывая поцелуя, она попятилась на цыпочках вместе со мной в комнату с распахнутой двуспальной кроватью – и там внезапно оттолкнула меня.

– Мне нужно вставить диафрагму. И принять душ. Горячий душ добавляет чувственности.

Подарив мне легкий и мимолетный поцелуй в нос на прощанье, она исчезла в ванной. Я понятия не имел, о какой диафрагме шла речь, но тот факт, что ей нужно «добавить чувственности» ради такого случая, ущемил мою гордость. Видимо, моя персона совсем ничего не значит для нее, думал я, внезапно подавленный. Затем, слушая шум душа, начал расхаживать по спальне, изумляясь, как просто все произошло. Я вправе гордиться собой.

Я разделся и устроился под одеялом, Майя вернулась и скользнула ко мне. Пока она прижимала мою голову к упругой, но податливой груди и целовала в закрытые глаза, я провел рукой вниз, чтобы коснуться теплого входа в ее тело. Говорят, человек перед смертью за мгновение видит всю свою жизнь. На продуваемых всеми ветрами дорогах австрийских Альп, между русской и немецкой армиями, я узнал, что это правда: однажды, когда свистящая шрапнель была готова вонзиться в мой череп, я увидел в один миг, на экране во все небо, события всех моих одиннадцати с половиной лет. Лежа рядом с Майей, прижимаясь к ней, я испытал подобную галлюцинацию – но не перед смертью, а перед жизнью. Я видел маленькую соседскую девочку, с которой играл в пятилетнем возрасте во врача и пациента. Я совершенно забыл ее, но сейчас снова был с ней, сравнивая ее едва заметную бороздку с моим маленьким стебельком. Различие было вполне бессмысленным, но ее мать отшлепала нас, когда обнаружила за этим занятием. Я снова видел пышных подруг матери и ощущал, как окаменело тело графини, когда я коснулся ее у двери душа. Я видел мистические тени, которые проступали через шелк трусиков фрейлейн Моцарт, и чувствовал прохладное и пассивное тело Джулики, в которое не смог войти. Память о моих долгих блужданиях парализовала меня, и я был беспомощен в течение долгих, ужасающих минут. Словно ощутив, что творится во мне, Майя продолжала гладить своими теплыми пальцами мою шею и спину, пока не вернулась эрекция.

Она направила меня в свое тело, и, оказавшись внутри, я был так доволен, что не смел шевельнуться из страха испортить все. Через некоторое время он поцеловала меня за ухом и прошептала: «Думаю, я потружусь сама».

Я выстрелил, едва она шевельнулась. Майя страстно обняла меня, словно я продемонстрировал чудо мастерства, доселе ей неизвестного. Получив заряд самоуверенности от столь благосклонной реакции, я спросил, как получилось, что наша разница в возрасте не смутила ее.

– Я – эгоистичная сучка, – призналась Майя, – меня заботит только собственное удовлетворение.

Потом мы занимались любовью, пока солнечный день не сменился глубокой темнотой. За всю последующую жизнь я узнал не слишком много после тех часов остановившегося времени: Майя учила меня всему, что следует знать. Впрочем, «учила» – неподходящее слово; она просто доставляла удовольствие себе и мне, и я не ведал о потере незнания, пока обследовал пути сквозь ее неведомые территории. Она наслаждалась каждым движением – или просто прикосновением к моей плоти. Майя не принадлежала к тем женщинам, для которых оргазм – единственная награда за утомительный труд: любовь с ней была единением, а не внутренней мастурбацией двух незнакомцев в одной постели.

– Смотри на меня сейчас, – предупредила она перед своим оргазмом, – тебе понравится.

Во время одного из наших коротких перерывов я спросил, когда она решила отдаться мне. Не в тот ли момент, когда я был готов сдаться и спросил, не хочет ли она вздремнуть еще?

– Нет, я все решила, когда сказала, что ты растешь слишком быстро, и поставила тебя рядом у почтового ящика.

Я был сражен на месте. Все мои терзания и стратегические построения выглядели сейчас пустыми и смехотворными; к тому же оказалось, что мы растратили зря драгоценные долгие недели. Почему же она не дала мне никакого знака, никак не поощрила меня?

– Я хотела, чтобы ты добивался меня. Для тебя лучше самому обольстить женщину, особенно в первый раз. Беле никогда не переступить через тот факт, что в свой первый раз он заплатил шлюхе. У тебя не будет подобных проблем. Ты вправе гордиться собой.

– Как ты узнала, что я горжусь?

– Ты определенно заслужил это.

Так, хваля нас обоих, Майя обвила меня руками и ногами – затем повернулась, не дав возможности шевельнуться, и оказалась сверху меня. – Можешь вздремнуть. Дай поработать и мне.

Мы впервые остановились, когда Майя проголодалась, и пока готовила что-нибудь перекусить, предложила мне одеться, спуститься вниз и сказать моей матери, что я не потерялся. Еще она сообщила, что я могу вернуться, потому что муж завел любовницу (как я и предполагал) и ночует у нее. Мне показалось непостижимым, как можно бросить Майю ради другой женщины. – О, я не знаю – она очень хорошенькая, – без тени презрения констатировала факт она.

В любом случае, благодаря той хорошенькой особе мы могли провести ночь вместе, и я пошел разговаривать с мамой. Я даже не зашел в квартиру, лишь сообщил, что не потерялся, что нахожусь в этом же доме, что ждать меня не нужно и беспокоиться тоже.

– Эх вы, поэты! – покачала головой мама и грустно улыбнулась, изыскав единственное пристойное оправдание моего греховного поведения. Взлетая вверх по ступеням, я поклялся завтра же купить ей какой-нибудь красивый подарок.

Когда я вернулся, мы поужинали и вернулись в постель – просто чувствовать друг друга и беседовать. Конечно, я сказал Майе, что люблю ее – и действительно любил и люблю до сих пор – и спросил, любит ли она меня.

– Люблю, – серьезно ответила она. – Но тебе еще предстоит узнать, что любовь редко длится вечно и что можно любить нескольких людей одновременно.

– Ты имеешь в виду, у тебя есть другой мужчина? – обиженно спросил я.

– Конечно, мой муж, – ответила она, удивленно взглянув на меня. – Но тебе не стоит беспокоиться. Идея, будто возможно любить лишь одного человека, приводит к тому, что большинство людей запутываются в своей жизни.

Она рассказала, что раньше мечтала о детях, а сейчас хочет найти работу учителя.

– Когда?

– Не сей момент. Когда ты уйдешь.

Мы занимались любовью снова и снова, пока мне не пришло время вставать и отправляться в школу.

Мы не могли выходить на люди вместе: она сказала, что Бела против, и я заподозрил, что ему известно о нас. Он был чрезвычайно вежлив, когда мы встречались, и, к счастью, отсутствовал большую часть времени. Впрочем, у нас было все необходимое даже в этих четырех стенах – еда, музыка, книги и широкая кровать. Не менее живо, чем наши постельные сцены, я вспоминаю, как мы терлись и по-собачьи обнюхивали друг друга – и в особенности нашу привычку вместе подстригать ногти на ногах, сплетясь руками и ногами так тесно, что я до сих пор удивляюсь, почему порезы были нечасты.

Все это отразилось на моей внешности или, по крайней мере, манерах: я ощутил, что женщины начали замечать меня. Возможно, из-за того, что рассеялось мое отчаяние. И хотя я по-прежнему с удовольствием разглядывал незнакомок, судороги в животе прошли навсегда.

Учителя в школе были потрясены моей новообретенной уверенностью в себе и решили, что я обладаю «качествами лидера».

Далее