Во Славу Зрелых Женщин - Глава 16

О взрослых женщинах с повадками девочек-подростков

Секс при луне.

Норман Майлер

Есть новое одиночество в современном мире – одиночество скорости. Легко сесть в самолет и отправиться туда, где не знаешь никого. У меня нет родственников в Энн-Арборе; те, кого я знаю, живут в Лондоне, Франкфурте, Милане, Париже, Лионе и Сиднее. Сестра моего отца, тетушка Алиса, сейчас пожилая леди, выращивает клубнику под Фрайбергом. Племянница, уехавшая в Барселону, вышла замуж за инженера-испанца, с которым эмигрировала в Каракас. У меня есть кузина-мулатка, которая работает, или, точнее, работала, когда я последний раз слышал о ней, куратором музея в Кливленде. Мой дядя, работавший в космическом проекте на мысе Кеннеди, ушел на пенсию и живет в Вест-сайде в Нью-Йорке. Я сам переехал из Рима в Торонто – как полагал, навсегда – и сейчас здесь, в Мичигане. Вот вам типичный американец из маленького городка, который частенько скучает по городской жизни Торонто.

До сих пор помню, как шумело в ушах, пока я шагал от самолета по бетону нового континента, и как чувствовал, что вся моя кровь высохла. Толстый чиновник в форме вручил мне голубую бумажку с моим именем и подтверждением моего нового воплощения: легальный иммигрант. К бумажке он приложил пятидолларовую купюру, пояснив, что это «деньги гостеприимства», и попросил расписаться в получении. Затем взмахом руки указал, что я могу идти на все четыре стороны. Я бы с радостью развернулся и бросился назад в Европу, но поскольку при мне был билет лишь в одну сторону и менее ста долларов, включая деньги гостеприимства, я потащил три своих чемодана из грязного и запущенного аэропорта. Но один взгляд на огромные пустые просторы, и я обрел смелость в собственной гигантской тени, которую солнце отбрасывало мне под ноги. В нескольких милях от меня в воздухе висело огромное зловещее облако сизого смога, сигналя о присутствии города, где мне предстояло жить.

Водителем такси был грузный мужчина с плоским квадратным лицом и тусклыми глазами, совершенно не располагающими к разговору. Но я не знал здесь ни одной живой души, так что рассказал ему, что только что прибыл в Канаду и ищу дешевую комнату неподалеку от университета. К счастью, он оказался австрийцем и, узнав, что я из Венгрии и хорошо знаю Зальцбург, стал дружелюбнее и предложил устроить меня. Взглянув в зеркало заднего вида, он сообщил, что я по возрасту гожусь ему в сыновья, и предупредил, что в Торонто нет кофеен и что мне следует как можно быстрее найти подружку, потому что проститутки недешевы. Пока мы ехали к городу по шоссе королевы Елизаветы, окруженном тополями и зарослями кустарника, затем вдоль берега Онтарио, я начал подумывать, что пейзаж вполне приятен и даже напоминает окрестности озера Балатон. Но австриец настаивал, что эти места населены совсем не теми духами, которых я знал дома.

– Местные – такие же люди, как и все остальные, но не желают признать этого, пока не напьются. А потом свалятся под сиденье или придумают ограбить тебя. Иногда я жалею, что не работаю извозчиком в Вене во времена старого Франца-Иосифа. – Последовала короткая пауза в честь бывшей Австро-Венгерской империи, которую ни один из нас, очевидно, не застал. – Канадцы в первую очередь любят деньги, это окей, – продолжил он, – но следом идет выпивка, затем телевизор, хоккей, еда. Секс в этом списке на последнем месте. Когда ты хватаешь девицу, канадец хватает еще одну стопку. Вся страна полна жирных мужчин и несчастных женщин. – Сам он не выглядит исхудавшим, заметил я. – Да, – мрачно согласился он, – проживешь здесь столько лет, сколько я, и сам изменишься.

Мы остановились в проезде Гуронов, узкой улочке со старыми деревьями и потертыми викторианскими особняками темно-красного кирпича с башенками, превращенными в меблированные комнаты, и пошли от двери к двери, интересуясь ценой. Австриец обругал полдюжины домохозяек за их непомерные запросы, прежде чем посоветовал мне комнату на чердаке. Там были низкий наклонный потолок, разноцветные обои и линолеум на полу, но мне не терпелось где-то устроиться, пусть даже на время. Мы вернулись к машине за моим багажом, и я поблагодарил водителя за неожиданную доброту. – Завтра я бы не стал возиться с тобой, – ответил он, жестом как бы отказываясь от благодарности. – Но я не могу отвернуться от человека в его первый день в Канаде. Я сам приехал сюда – в 51-м, посреди зимы! Ты никогда не забудешь первый день, поверь мне. Это худший день. – Он взял деньги по счетчику, но отказался от чаевых, и мы на прощанье пожали руки.

Я встречал его три года спустя; он оставил такси и открыл кафе «Венский штрудель» на улице Йонг. Похоже, дела у него шли неплохо, потому что во время последней встречи он упомянул, что провел отпуск в Японии. Встречи с ним, ныне успешным бизнесменом и путешественником, но таким же тучным и не доверяющим своему внезапному богатству, послужили мне удивительным мистическим руководством, по этому континенту иммигрантов.

То, против чего он меня предостерегал, то, что я не люблю сегодня не меньше, чем в день приезда – пьяные вечеринки, хоккей, телевизор – бросающиеся в глаза особенности жизни и в США, и в Канаде, но столь же заметно желание помочь незнакомцу. Благодаря приятелю синьора Бихари в консульстве в Риме я встретился с рядом университетских руководителей, которые явно стремились помочь мне. Для начала они дали мне работу в школе для мальчиков, затем помогли получить должность лектора в университете Торонто. После пяти лет в УТ я перешел в университет штата Мичиган в Энн-Арборе, где и остаюсь по сей день – хотя и подумываю побороться за должность в Колумбии. Подозреваю, некоторым людям невозможно оставаться на одном месте вечно, едва они покинули дом своего детства; или, возможно, сколько ни живу я на этом континенте, не чувствую себя дома и потому хочу переехать. Да, я по-прежнему хочу жить в городе, где улицы и площади названы в честь великих людей, а не застройщиков, мэров или деревьев и цветов.

Почему у нас нет городов, которые чествуют гениев на каждом углу? Как могут дети вырасти цивилизованными гражданами, если никогда не бегали по проспекту Шекспира? Как могут люди мечтать о чем-то кроме денег, если ничто в их окружении не напоминает о бессмертных, чьи творения не обесценивает инфляция? Я писал письма редакторам, предлагая, среди прочего, переименовать улицы «М» в честь Мольера, Моцарта или Марка Твена. Но все это выходит за рамки моих мемуаров, хотя и намекает, насколько я был смущен и растерян в первые дни после приезда из Рима, если за много лет так и не смог приспособиться к Новому Свету.

Временами, особенно в первые два года в Торонто, казалось, будто я пересек Атлантику лишь для того, чтобы потерять мою долго лелеемую веру во взрослых женщин. И, рискуя разрушить собственную аргументацию, должен признать, что встречаются женщины, чьи годы оставили след лишь на их лицах, не затронув ни мозг, ни характер. Фактически, оказывается, что глупые девицы становятся с возрастом еще глупее. Они пропитаны тщеславием и алчностью и щадили меня в мои студенческие дни лишь из-за того, что я был молод и беден. В тех редких случаях, когда привлекал их внимание в Будапеште, я знал, как распознать их и вовремя скрыться. Но знание, что следует держать дистанцию с женщинами, которые обожают товарища Сталина или цыганскую музыку, было непрочной защитой от подобных извращенных особ в Северной Америке. Потребовалось время на осознание, что стоит держаться подальше от женщин, которые опускают глазки при упоминании о телефонной компании Белла, которые целый день не отходят от телевизора, мурлычут песенки о стиральных порошках, которые целуются с открытыми глазами и гордятся собственной практичностью. Подобные женщины часто несут опасность и всегда боль, и я до сих пор кляну свою судьбу за то, что наскочил на одну из них на второй день в Новом Свете, когда, в моих новых обстоятельствах, любая малость причиняла боль.

Она возникла, что характерно, в окружении глянцевых киножурналов, телепрограмм, молочных коктейлей, зубных паст, патентованных медикаментов, камер, ножниц, Клинекса и разнообразных Гарантированных Средств для Похудения в аптечном магазине на улице Блур. Заведение находилось в полуквартале от моего дома, и я пошел туда поужинать пораньше, чтобы потом не отправляться на исследование города, когда не останется иного выхода. Я уже перекусил и допивал молоко, когда ощутил, что она улыбается мне. Не думаю, что когда-либо мне требовалась улыбка или взгляд больше, чем в тот момент. Чувствуя себя одиноким на этой чужой планете, не зная ни одной живой души, мужчины или женщины, кому мог бы позвонить и просто поболтать, в ужасе от перспективы возвращаться на свой мрачный чердак, я внезапно вернулся на теплую землю, к сиянию солнца. Лет тридцати пяти, с вьющимися золотистыми волосами, сочными губками и пухленькой, но очень хорошей фигуркой, она улыбалась мне, глядя прямо в глаза и не скрывая симпатии. Я больше не чувствовал себя в тысячах миль от дома.

Когда я встал, чтобы расплатиться, она вышла из магазина и остановилась за дверью, глазея на меня через стекло. Я надеялся, что она – одинокая разведенка и нуждается в любви не меньше меня, и уже видел нас сплетенными вместе в эту же ночь. Когда я вышел из магазина, она была в нескольких шагах впереди. – Простите, что заговариваю с вами, не будучи представлен, – проговорил я, поравнявшись с ней, – но мне хотелось бы познакомиться.

– Пошел вон! – скомандовала она, бледнея от ярости и ускоряя шаг.

Мучаясь скорее одиночеством, нежели желанием, я поспешил за ней. – Меня зовут Андраш, а вас?

– Оставьте меня в покое, или я позову полицию.

Проходившая мимо пожилая женщина услышала последнюю фразу и опалила меня уничтожающим взглядом. Я остановился на мгновение, но затем, вспомнив, как она улыбалась мне в магазине, снова зашагал рядом – лишь для того, чтобы услышать новую угрозу.

– Если не отвяжешься, я закричу о помощи. Что ты себе думаешь, извращенец?

Я остановился и смотрел ей вслед. Она оглянулась пару раз, чтобы проверить, не иду ли я следом; и когда оглядывалась второй раз, ухмылялась.

Я был вне себя. Дело не в том, что она сделала из меня дурака, а в том, что сделала это без какого-либо разумного повода, кроме абсолютно безличной злобы. Я знавал юных девиц, которые развлекали себя подобными садистскими шутками, но женщина полных тридцати пяти – ни днем меньше – с наклонностями глупой девочки-подростка – это нечто новое. Я суеверен, и этот инцидент наполнил меня дурными предчувствиями относительно канадских женщин.

Те из них, кого удавалось заманить в постель, вели себя еще более причудливо. Тридцатидвухлетняя библиотекарша, раздвинула передо мной ноги через полчаса после знакомства на вечеринке, и в следующие полчаса предложила выйти за меня замуж. Затем прочитала лекцию о моих новых обязанностях в качестве ее будущего мужа. В том числе обеспечить ей комфорт при жизни и после моей смерти – то есть купить для нее пожизненный страховой полис. Таким образом, за пару часов эта странная особа успела, в своих мечтах, выйти за меня замуж и овдоветь. Она не желала уходить, пока я не объяснил, что по обычаям моего племени вдову хоронят заживо вместе с умершим мужем.

В те дни я немало размышлял о холодных отношениях между полами, о дистанции, которая, похоже, существует между супругами в большинстве даже благополучных семей. Мне представлялось, что это как-то связано с отсутствием биде в ванных комнатах. – Если бы мы встретились здесь, – писал я Паоле, – ты никогда не подпустила бы меня близко.

Большую часть времени я проводил за написанием писем, в основном матери и Паоле, и их ответы были моими лучшими друзьями.

Мои неприятные, но, к счастью, короткие романы в Торонто были простой прелюдией к знакомству с Энн, безжалостно иррациональной женщиной, которая оказала огромное влияние на мою жизнь – словно в доказательство утверждения, что лучший способ научить мужчину – заставить его страдать. Наш роман состоял из двух бесплодных эпизодов, разделенных годами, которые немало изменили ее личность, но не затронули ее гений несовместимости. Впервые я встретил ее на конференции на озере Кочичинг, на которую отправился тем же летом, чтобы познакомиться с моими будущими коллегами по университету.

Кочичинг – одно из тысяч озер, которые делают неиндустриализированный север провинции Онтарио по-прежнему диким и прекрасным, несмотря на ежегодное моторизированное вторжение из городов. У большого шоссе, проходящего вдоль берега, в окружении густых лесов расположился лагерь Молодежной христианской ассоциации, который каждое лето на десять дней становился местом проведения конференции по крупнейшим проблемам страны и мира. Отовсюду, от Атлантического до Тихого океанов, на Кочичинг съезжаются три-четыре сотни канадцев – профессора, журналисты, университетские преподаватели, телекомментаторы, библиотекари, домохозяйки-активистки муниципальной жизни, даже пара странных политиканов – короче, все обеспокоенные и проводящие большую часть жизни вне дома. Такие конференции у воды, среди лесов и под открытым небом очень популярны среди североамериканских интеллектуалов, поскольку, справедливо заметить, намного полезнее обсуждать проблемы терроризма, автоматизации и взрывного роста народонаселения в шортах и на свежем воздухе, нежели в официальных костюмах и в душных лекционных аудиториях. Между прочим, никто не обязан посещать каждую лекцию или дискуссию. Абсолютно не возбраняется нырнуть в озеро, поваляться на солнце или просто побродить босиком по изумительной колючей травке. Люди, вынужденные нести на себе груз респектабельного здравого смысла в течение одиннадцати месяцев года, могут пробежаться по земле, крикнуть в полный голос и дождаться эха, не стесняясь публики почесать собственное брюхо – а мужья и жены получают дополнительную возможность выдохнуть из легких застоявшийся воздух своих семейных спален. Конечно, те, кому больше нечего делать, собираются в конференц-зале; но по моим личным подсчетам (не обязательно точным) до полудюжины адюльтеров свершаются за время обсуждения единственного аспекта мирового кризиса.

Однако я могу создать ошибочное мнение о необычайной живости и умудренности канадского интеллектуального сообщества. Меня поселили с пятью другими холостяками, и бывали вечера, когда все пятеро оставались в хижине за выпивкой. Все они были университетскими выпускниками, двое докторами философии, тем не менее, хотя лес и берег озера был наполнен тоскующими девушками и одинокими женами, эти так называемые интеллигенты, умные, здоровые и молодые мужчины предпочитали сидеть на своих лавках, вцепившись в пивные бутылки, и обмениваться бессмысленными и грязными шутками, словно их посадили на цепь. Это зрелище молодых людей, пропивающих столь чудесные возможности, показалось мне абсолютно невероятным. Когда я уходил от них, дабы испытать удачу в темноте, они смеялись надо мной и называли, с дружелюбным презрением, «сумасшедшим трезвенником».

На конференции был репортер по имени Гай МакДональд, описывающий дискуссии для одной из больших ежедневных газет, хотя его постоянной работой было написание анонимных передовиц. Низкорослый, костлявый, кривоногий, с редеющими волосами и огромным обгорелым носом, в старомодных очках в проволочной оправе, придававших величественности его невзрачной внешности. Тем не менее, его жена была весьма хорошенькой, своего рода цветущей английской красавицей с волосами и кожей, соединявшими оттенки блондинки и рыжеволосой – все мягкие цвета и контуры, подсвеченные огнем. Они привезли с собой двух дочерей, которые, к несчастью, унаследовали черты своего отца. Старшая девочка сказала мне, что ей «девять с половиной», так что МакДональды женаты не меньше десяти лет, но Гай МакДональд до сих пор стремился порадовать жену и всегда переводил разговор на нее, если она была рядом. Миссис МакДональд слушала его с таким выражением, словно хотела сказать, я умнее своего муженька. Однажды утром, когда мы сидели вместе на причале, подставив спины солнцу и опустив ноги в воду, он рассказал мне, что родился в Оттаве, а Энн приехала из Виктории, провинция Британская Колумбия. Сам факт их встречи и женитьбы вопреки огромному расстоянию, разделявшему их при рождении, казался ему странным и удивительным.

– Вы знаете, – говорил он, поворачиваясь, чтобы погладить жену по колену, и вытягивая руку медленным жестом, словно пересекающим тысячи миль лесов и прерий, гор и озер, – Энн приехала с Западного побережья – она выросла в Виктории. – Энн реагировала на его слова и прикосновение вздохом мученицы – не грубо откровенным, но заметным.

– Это нечестно, но я не могу простить Гая за то, что девочки пошли в него, – сказала она однажды, когда я нашел ее на причале одну, присматривающую за девочками, плескавшимися в воде.

Одним поздним вечером, пробираясь по темному лагерю на встречу с девушкой, я оказался возле хижины МакДональдов. Энн сидела на ступенях и окликнула меня как часовой: «Кто идет?»

– Привет! Это Эндрю Вайда.

– Куда направляешься?

Меня нервировали крики в тишине ночи, так что я подошел ближе. – Хочу встретиться кое с кем.

– Счастливчик, – обиженно проговорила она. – А вот я не встречаюсь ни с кем. Девочки спят, а Гай играет где-то в бридж. Мне ничего не остается делать, как сидеть и считать звезды.

– Тебе нечего беспокоиться о детях в таком месте – почему бы не пойти и присоединиться к нему?

– Зачем? Я рада побыть одна время от времени. – Ее голос звучал враждебно, словно она хотела избавиться и от меня. Впрочем, она прибавила настойчивым тремоло, звучавшим признанием в доступности: «Почему бы тебе не присесть? Мы могли бы считать звезды вместе». Никогда еще не встречал женщину, чье настроение оказывалось столь непредсказуемым – ее интонация решительно менялась в пределах одной фразы. Даже на причале, во время самой непринужденной болтовни, голос Энн трепетал как флаг на ветру – словно ее душу трепал жестокий шторм.

Не успела она пригласить меня сесть рядом с ней, как предупредила со всей возможной целомудренностью: «Я не приглашаю мужчин дальше моего крыльца, так что не строй планы».

– Я бы рад составить компанию, но уже опаздываю.

– Ну что ж… По крайней мере, помоги мне. Я сижу здесь так долго, что ноги затекли.

Я поднял Энн на ноги, и она немедленно прижала меня к себе, положив мои руки себе на ягодицы. Я чувствовал их движение сквозь воздушную летнюю юбку и не мог сопротивляться, пусть даже знал, что меня ждет очаровательная и умная девушка, с которой провел бы намного более приятный вечер, чем с этой противоречивой домохозяйкой. Это было принудительное подчинение мгновенному ощущению. Едва токи наших тел соединились (в темноте, наполненной неуловимым, но гипнотическим ароматом озера), я возжелал Энн столь отчаянно, словно никогда в жизни не прикасался к женщине. Я повлек ее от хижины в поисках мягкого клочка травы в окружении кустов, и поначалу она восторженно хихикала рядом со мной. Но затем остановилась и потянула меня в противоположную сторону.

– Подожди, Энди, – горестно проговорила она.

– Что не так?

– Не знаю… Подозреваю, я по-своему люблю мужа.

– Господь запретил мне разрушать счастливый брак! – отозвался я, быстро отпуская ее руку. С той памятной ночи с пережаренной девственницей Миси я обрел иммунитет к провокациям.

– Хотя и не скажу, что влюблена в него, – прибавила она еще более горестно. – Все дело в том, что я никогда не изменяла ему.

– Почему бы не начать прямо сейчас?

– Ты должен говорить совсем не так, – запротестовала она с искренним негодованием. – Ты должен соблазнять меня.

– Поверь мне, если тебя нужно соблазнять, игра не стоит свеч.

– Я думала, вы, европейцы, герои в войне полов!

– Я – пацифист.

Так мы перешли на пустую болтовню о том, какие чувства могли бы испытывать, и она легла на траву, лишь когда мы устали и надоели друг другу. Долгая агония ради мимолетного удовольствия. Я едва вошел в нее, когда вдали послышался голос Гая МакДональда.

– Энн! Энн! Где ты? Ау!

Я пытался продолжить, уверенный, что нас не найдут, но Энн оттолкнула меня с силой тигрицы. Она вскочила на ноги, отряхнула юбку и блузку и вопросительно посмотрела на меня; я снял пару листочков с ее волос. Она направилась к дорожке, шагая с подчеркнутой непринужденностью, и откликнулась спокойным голосом: «Уже иду. Я ходила прогуляться».

Я дожидался, пока они не исчезли в своей хижине, затем побежал, надеясь, что моя девушка еще ждет. Она ушла.

На следующее утро я пошел в конференц-зал и прослушал пару удручающих речей о том дне, когда людям не придется трудиться ради хлеба насущного и они смогут посвятить себя досугу и хобби. Когда после обеда я вернулся в нашу холостяцкую хижину, мои компаньоны встретили меня хитрыми взглядами. Меня искала миссис МакДональд. – Теперь-то мы знаем, где ты проводишь все вечера! Хорошенькая! – произнес высокий женоподобный лектор политических наук. И после театральной паузы добавил: «Ей так не терпелось найти тебя, что, спорю на бутылку Скотча, она решила бросить мужа и поселиться с тобой».

Они все еще смеялись над своими шутками, когда Энн прошла мимо нашей хижины, явно не в первый раз, и повернула голову в сторону открытой двери. Я поторопился увести ее подальше. Мне казалось очевидным, что наше вчерашнее безрадостное спаривание давно забыто, и не мог представить, что она хочет от меня. Она была одета в ужасное мешковатое платье, скрывавшее фигуру, и выглядела непреклонной, почти одержимой. Так что вряд ли собиралась исправить наш неудачный роман.

– Я должна поговорить с тобой, – объявила она. – Мне нужно с кем-то поговорить. Я чувствую себя такой виноватой.

– О, нет! – беспомощно запротестовал я. – Чего ради? – Мы шли между хижин, стараясь не выглядеть слишком подозрительно.

– Я думаю рассказать Гаю об этом. Он будет страшно зол, но я избавлюсь от мук совести. Не хочу чувствовать себя виноватой.

– Ты верующая?

– Нет, конечно нет. Меня воспитывали как англиканку, но я выросла из этого.

– Тогда в чем проблема? Гай тебе безразличен.

– Просто не думаю, что поступила правильно, – упрямо твердила она.

– Понятно. Ты больше не веруешь в грех, но это по-прежнему тебя беспокоит, просто в силу привычки. – Я пытался выглядеть легкомысленным, чтобы не поддаться величию ее трагического настроения. Это не помогало. Энн повторяла и повторяла, что виновата во всем.

– Послушай, мы же не занимались любовью. Мы едва начали, когда тебя позвал муж.

Энн мгновенно просветлела. – Это правда! – воскликнула она. – Ничего серьезного не случилось. – Ее глаза засияли невинностью; сейчас она была не просто хорошенькой, она была красавицей. Очевидно, ей требовалось не искупление, но лазейка – так сказать, техническая отговорка. – Фактически, мы просто обнимались. Возможно, слишком крепко. – Она улыбнулась, когда нас обогнал пожилой архивариус.

Мне бы следовало почувствовать облегчение из-за того, что она приняла мою лицемерную белую ложь, но что-то мешало. Впервые женщина, которая занималась со мной любовью, думала, что не делала этого – и была счастлива от этой мысли!

– Я пошла купаться, – пропела она, убегая прочь. – Пока!

История на этом не закончилась. Миссис МакДональд начала преследовать меня на вечеринках и здесь, в лагере, и позже, в Торонто. Как только речь заходила о романах кого-либо из отсутствующих замужних женщин, она громогласно и праведно объявляла: «Я никогда не спала ни с одним мужчиной за исключением моего мужа». Затем с вызовом поворачивалась ко мне, словно предлагая оспорить ее заявление. Все делалось так, что каждый был убежден, у нас был роман, и даже ее муж начал с подозрением присматриваться ко мне.

Чтобы восстановить душевное спокойствие (и избежать реальной опасности неприятной сцены с Гаем МакДональдом), я прекратил появляться в местах, где возможна встреча с Энн, но она начала являться во сне. Однажды я летел в самолете, и Энн подпрыгнула со своего места и закричала, перекрывая рев турбин: «Я никогда не занималась любовью ни с кем, кроме мужа. Практически не занималась». Тут все пассажиры вскочили и начали трясти передо мной кулаками. Следующей ночью я читал лекцию, когда она промаршировала в класс, одетая в розовый купальник с озера Кочичинг, и объявила моим студентам: «Довожу до вашего сведения, что я никогда не занималась любовью с профессором Вайдой!» Я просыпался в холодном поту.

Далее