Во Славу Зрелых Женщин - Глава 9

О секрете Дона Жуана

Гению чуждо желать несуществующее.

Сорен Кьеркегор

Есть ли жизнь до смерти?

Неизв. венгр

Не хочу создавать впечатление, будто мой односторонний роман был абсолютно бесполезным опытом самообмана. В Венгрии то было время непредсказуемого террора, когда не только правительственные чиновники и партийный функционеры, но и писатели, ученые, студенты, театральные режиссеры, даже балерины и киномассовка пользовались огромным спросом у госбезопасности. Как студент университета, опубликовавший несколько стихотворений, я знал множество людей, которых забирали по ночам. Желание выть со страха было почти непреодолимым, и я сомневаюсь, что сохранил бы относительное спокойствие, если бы не навязчивые мысли об Илоне.

Если помните, я жил в одном многоквартирном доме с моей первой возлюбленной Майей. После года неловких приветствий при случайных встречах в резном и зеркальном лифте я снова стал временами заглядывать к Хорватам. Очевидно, Бела порвал со своей юной любовницей и проводил все вечера дома с женой. Они жили вместе подобно старым знакомым, которых связывала лишь общее переутомление от внебрачных связей. Майя была как всегда прекрасна, но, пожалуй, лишена прежней жизненной силы и теплой, ироничной улыбки. Напротив, Бела, крепкий маленький человечек, фонтанировал энергией. Он отбросил свою прохладную вежливость по отношению ко мне, и мы, забыв о прежних взаимоотношениях, сделались добрыми друзьями. Прирожденный актер, хотя и не по профессии, он с удовольствием рассказывал истории и изображал известных людей. Во время войны Бела был социал-демократом, и мы в основном говорили о политике и недавно прокатившейся волне арестов.

Однажды вечером мы сидели в окружении книг в их гостиной, хранившей для меня совершенно иные воспоминания, и Бела описывал свою встречу с бывшим подпольщиком, заместителем министра Гьорги Марошем, незадолго до его исчезновения. Марош призывал Белу, ради старой дружбы, остаться в его кабинете, пока сам он звонил шефу госбезопасности и протестовал против ведущейся за ним слежки. Шеф госбезопасности настаивал, что у дорогого друга Мароша, одного из самых доверенных товарищей, начались галлюцинации, но если слежка и правда ведется, это результат какой-то дурацкой ошибки. Он говорил, что лично проверит и сей же момент перезвонит. Марош едва успел передать Беле слова собеседника, как зазвонил телефон. На этот раз разговор был короткий, и несчастный даже забыл положить трубку на рычаг.

– Что они сказали? – спросил Бела.

– Он только сказал: ты прав – за тобой хвост.

Описывая сцену, Бела демонстрировал, как Марош поднялся из-за стола, как расхаживал по кабинету, потрясая кулаками. – За что, Бела? За что? – требовал он ответа. И это спрашивал человек, который сам помогал ликвидировать свою партию в 1948 году, когда социалисты исчезали по всей Восточной Европе. Я не мог не посмеяться над поэтической справедливостью его падения и совершенством передачи его горького недоумения.

– За что? – повторял Бела бесполезный вопрос и под конец смеялся вместе со мной.

Майя оставалась серьезной. – Не понимаю, что вам кажется забавным, – мрачно проговорила она. Но мы находили требования замминистра все более и более смехотворными. – За что? За что, о боже мой? – восклицал Бела, вышагивая по полу и вздымая руки к небесам, с явным облегчением передразнивая обиженного человека. – За что, о боже мой?

С тех пор я больше не видел Белу. Его самого арестовали несколько дней спустя. Майя нашла работу в школе. Каждый раз, когда я появлялся, она жаловалась на погоду, на отсутствие хороших фильмов, на невозможность купить яйца или мясо. Однажды, когда я спросил, могу ли помочь, огонек в ее глазах вспыхнул снова.

– Подойди и поцелуй меня.

На ней был старый желтый халат, и при моем первом шаге навстречу она расстегнула верхние пуговки, показывая, что помнит, как для начала я всегда целовал ее сладкую грудь. Она целовала меня бурно, словно своим языком пыталась отыскать наше прошлое. Но вскоре оттолкнула меня.

– Я фригидна, когда несчастна, – с тихим отчаяньем призналась она.

Через несколько недель после ареста мужа Майя покинула наш дом и переехала к одинокой учительнице, коллеге по школе.

Сам я регулярно участвовал в студенческих сборищах, где мы спорили до хрипоты о будущем Венгрии после падения коммунизма. Я слышал, что госбезопасность пометила меня как неблагонадежный элемент и что агенты расспрашивали обо мне университетского привратника и студентов. После краткого приступа ужаса, когда обращался в камень при каждом неожиданном шуме, я убедил себя, что лучше быть разорванным в клочья, чем постоянно думать об этом. Мои встречи с Илоной продолжались, и ничего не пугало больше, чем ее дурное настроение.

Профессор Харгити не был столь отуманен чарами своей жены. Он сделался нервным и больше не смотрел людям в глаза. – Ты ведь без ума от Илоны? – спросил он однажды, когда она вышла на кухню. – Я не хочу смущать тебя, просто хочу знать. Я не буду винить тебя за то, что очарован ей – она действительно очаровательна. Но умоляю, Андраш, скажи мне честно, если приходишь сюда шпионить за мной.

– Что за чепуха, Ласи! – запротестовала Илона, которая вернулась к нам и перехватила последнюю мольбу мужа. – Не будь идиотом.

Ласи игнорировал ее. – Умоляю, Андраш, – продолжал он со всей серьезностью, даже потея от волнения, – скажи, что они хотят знать обо мне.

Илона попыталась обратить все в шутку. – Оставь моего любимого друга в покое!

– Они послали меня выяснить, – произнес я, – почему у вас никогда не было любовницы – члена Партии.

– Это смехотворно! Они хранят досье даже об этом? Это болезнь.

– Вы сами спросили, что они хотят знать.

– Но их досье неполно! – запротестовал он. – Хочу заявить, у меня была подружка-член Партии. Мы встречались почти год!

– Вот именно. Они просили выяснить, почему вы бросили ее.

Он верил каждому моему слову, и Илоне потребовалось время, чтобы привести его, хотя бы отчасти, в обычное безмятежное состояние. – Прошу прощения, – пробормотал он наконец, извиняясь ради внимательного наблюдения за реакцией. – Самое отвратительное во всем этом гнилом колониальном полицейском государстве не то, что они делают с тобой, а то, что могут сделать, стоит только пожелать. Это и бесит меня.

Извинения Илоны за недоверие мужа доставили мне гораздо большее удовольствие. Она решила поцеловать меня в лоб, но я оказался проворен, и поцелуй достался в губы. Есть свое упоение в коротком прикосновении сухих, неподготовленных губ.

– Ты – хитроумный агент и провокатор, – прокомментировала Илона, возвращаясь к своей обычной насмешливой манере.

Говорят, есть подход к каждой женщине, и я, полагая себя красивым и очаровательным, решил, что неудачи с Илоной вызваны каким-то недостатком характера или недопониманием. Я по-прежнему имел привычку консультироваться с книгами и попытался искать ответ на тайну неприступности в литературе о Доне Жуане. Не помогло. Мольеровский Дон Жуан обладал и гордостью, и смелостью, но был скорее неотесанным грубияном и нарушителем спокойствия; по версии Шоу, для успеха у женщин нужно ненавидеть их и бежать от них. Единственный художник, который действительно понимал Дона Жуана, был Моцарт. По либретто, моцартовский Дон Жуан не столь отличен от молеровского, но музыка говорит о великом человеке. Беда в том, что я не умел транслировать музыку в психологические понятия – не считая любви к жизни Дона Джованни и глубины его чувственности. Психоаналитические эссе о Доне Жуане были и вовсе бесполезны. Они трактовали его то как скрытого гомосексуалиста, то как эгоманьяка с комплексом неполноценности, то как психопата, начисто лишенного чувств к другим – короче, эмоционального калеку, который вряд ли смог бы соблазнить женщину даже на необитаемом острове. Невозможно понять, как приблизиться к Илоне, подражая его примеру.

Я обязан своим исцелением от безнадежной любви, и раскрытием секрета, женщине, которая приняла меня за Дона Жуана.

Жужа была довольно унылой домохозяйкой лет сорока. Я встречал ее на вечеринках, где она нервировала гостей своими радостными возгласами: «Какое счастье видеть тебя! А я-то слышала, тебя арестовали!» Кроме того, она вещала о возможности победы Китая над Венгрией и нашем скором исчезновении под американскими атомными бомбами. – Я спрашиваю, – однажды возгласила она, едва началось веселье и ее муж погладил другую женщину по попке. – Я спрашиваю, что общего имеет борьба против коммунизма со сжиганием этой страны? Зачем американцам бомбить нас? Неужели мы недостаточно пострадали от русских? – Ее муж был выдающимся инженером-строителем, высокий, привлекательный господин с непринужденными манерами и разнообразными интересами – превосходный собеседник и любимец и женщин, и мужчин. С его точки зрения, его прямодушная и недалекая жена была не более чем паникершей. Друзья говорили, что Жужа – неврастеничка, но я думаю, что ее постоянное нытье о грядущих бедствиях было, фактически, искусной демонстрацией самоконтроля. Не в силах подавить свои естественные тревоги, она, по крайней мере, канализировала собственное отчаяние в пригодные для обсуждения темы. Однако она не могла не дойти до той точки, где сама не знает, о чем беспокоится.

На одной поздней вечеринке, куда пришла без мужа, Жужа пыталась привлечь внимание людей к волне хулиганства, захлестнувшей Будапешт. Обычно бодрящаяся партийная пресса, в которой тревожные вести приходили лишь из-за рубежа, недавно опубликовала заметку о водителе автобуса, на которого напали поздно ночью по пути домой после смены и отобрали все, вплоть до подштанников. Поскольку это было единственное зверство внутри страны, официально признанное прессой и поскольку оно случилось в одну из первых морозных ночей октября, неприятная история привлекла общественное внимание. В течение нескольких дней, если верить каждому слуху, в столице не осталось ни одного одетого мужчины или неизнасилованной женщины. Тем не менее, Жужа тщетно пыталась вызвать более чем преходящий интерес к хулиганам, рыщущим по темным улицам. Наконец Жужа решила покинуть вечеринку раньше других, еще до одиннадцати, и попросила кого-нибудь проводить ее домой.

Она бродила между гостей, обращаясь к каждому, но ни к кому в отдельности: «Мне нужно уйти – но я не смею идти одна». Она была маленькой, бесцветной женщиной и, очевидно, любительницей сладостей: ее тело выглядело слабым и дряблым, без всякого намека на талию. Напротив, лицо было заостренным и встревоженным, напоминавшим мне несчастную мышь. Кто-то предложил ей вызвать такси, но она проигнорировала предложение. – Кто-нибудь проводит меня? – вопрошала она, бросая проникновенные взгляды в моем направлении.

Я был единственный незанятый мужчина, одиноко сидящий в углу и питающий себя надеждой на появление Илоны.

– У тебя такой вид, будто ты оплакиваешь себя, – проговорила Жужа, подплывая к моему креслу.

– Так и есть, – замогильным голосом ответил я.

Она присела на край соседнего дивана. – Это чудесно, – прибавила она с робкой, но сочувственной улыбкой. – Это чудесно, что ты еще можешь оплакивать себя. Я имею в виду, ты все еще на той стадии, когда думаешь, что заслуживаешь счастья.

– Каждый заслуживает счастья, – заявил я окончательным тоном, пытаясь избавиться от нее.

– О, не знаю, – она тянула слова. – Не думаю, что я заслуживаю.

– Почему?

– Кто же посмотрит на меня?

– Чепуха. Ты очень хорошенькая.

– Приятно слышать это от тебя, Андраш. Но если бы я действительно была хорошенькой, – прибавила она с соблазнительной улыбкой, – мне не пришлось бы так долго искать, кто проводит меня домой.

Я никак не мог понять, боится ли Жужа хулиганов или пытается флиртовать со мной. И решил, что имею с ней шанс. Но мысль изменить Илоне – и с такой непривлекательной женщиной – была слишком унизительной, чтобы обдумывать долго.

Я молчал, и Жужа угрюмо прибавила: «Мой муж работает дома. Не хотела беспокоить его, но придется позвонить и попросить забрать меня».

Оставалось лишь проявить галантность, чтобы избавиться от нее.

Я пожалел о своей галантности, едва мы вышли на леденящий ноябрьский ветер. – Я бы не стала просить провожать меня в такую погоду, – сказала Жужа, – но меня пугают все эти истории. Не хочу попасть в лапы какому-нибудь бандиту. Мы шли по самым освещенным улицам города и, за исключением одинокого полицейского, не встретили ни одной живой души. – Это не совсем четыре квартала, – начала защищаться она, когда я поднял воротник пальто и постарался ограничить приток ледяного воздуха мне в рот. Тем не менее, моя замкнутость, похоже, подействовала на нее. Она сделалась застенчивой.

– У такого парня как ты должно быть множество подружек.

– По-разному, – ответил я с самоуверенной непринужденностью мужчины, который почти два года не прикасался к женщине. Я почти ненавидел ее за попытки льстить, когда разговаривать не хотелось.

Она задавала вопросы обо мне, на которые я отвечал коротко, но вполне добродушно. И до меня вдруг дошло, что я обращаюсь с ней точно так, как Илона обращается со мной. Я старался, как и Илона, смягчить не лучшие манеры шуткой, но неприязнь к Жуже была искренней. Даже когда грубость Илоны задевала за живое, я находил утешение в абсолютной уверенности, что она не хотела меня обидеть. И внезапно до меня дошло, что хотела, что испытывает ко мне те же чувства, какие я испытываю к Жуже, шагая рядом с ней на ледяном ветру и кляня в душе последними словами. Я начал прислушиваться к словам спутницы, ощутив в ней родственную душу.

Жужа, очевидно, заметила мой возросший интерес к своим словам: ее голос потерял тупую монотонность и обрел мелодичность осторожной радости. Она заговорила о своих детях, четырехлетней дочери и восьмилетнем сыне; у мальчика были проблемы в школе. – И я не могу помочь ему, как помог бы отец, особенно по арифметике. – Жужа остановилась под уличным фонарем, внезапно задыхаясь. – А у мужа постоянно нет времени на детей – он всегда в разъездах. На этой неделе снова уехал, латать дыру в плотине. – Сначала показалось, что я не расслышал (ветер свистел в ушах), но она добавила вполне непринужденно: «Да, у меня несколько свободных вечеров».

Стоя под фонарем на фоне пустынной улицы и величественных зданий, Жужа казалась стройнее в своем пальто, нежели без него на вечеринке. Я обнял ее за плечи.

– Так я и думала. – В ее голосе мелькнула злость. – Я говорила себе, едва он узнает, что мужа нет дома, манеры сразу изменятся.

Моя рука упала. – Сказать правду, я влюблен в женщину и не могу добиться даже свидания. Она влюблена в собственного мужа.

– Я тебе не верю, – возразила Жужа с нервным смешком. Ее явно расстроило то, что я убрал руку. – Ты сочиняешь. Я никогда не слышала, чтобы жена изменяла мужу, если они влюблены друг в друга. В тебе слишком много Дона Жуана, чтобы тратить время на подобную женщину. Знаю я таких типов – вы гоняетесь только за женщинами, которых можете добиться. – В ее голосе звучало презрение.

– Возможно, я не столь расчетлив.

– Ты даже не замечаешь женщину, пока не решишь, что есть шанс.

– Не я ли говорил на вечеринке, что ты очень хорошенькая?

Мы пустились торговаться, на какую компенсацию можем рассчитывать, если проглотим собственную гордость. Я сдался первым.

– Ты без ума от меня? – задумчиво спросил я, делая шаг навстречу Жуже. Она сжала мою голову между перчаток и поднялась на цыпочки для поцелуя. Затем убрала руки за спину и сняла перчатки, по-прежнему прижимаясь ко мне. Даже через пальто я слышал, как бьется ее сердце. В свете уличного фонаря она внезапно стала действительно хорошенькой: лихорадочное возбуждение округлило ее заостренное лицо. Избавившись от перчаток, она расстегнула мое пальто и брюки и потянулась к пенису. Едва коснувшись меня, она вся задрожала. Я был повержен в прах тем, что так возбудил ее.

– Просто смех, что мужчины могут делать со мной! – простонала она словно от боли, явно не одобряя собственное поведение.

Чуть позже она отступила, жмуря брови. – Мне не стоило целоваться здесь. Кто угодно может пройти и узнать меня. – Оказалось, что мы стоим прямо перед ее домом, освещенные уличным фонарем, и я не мог не восхититься ее внезапной забывчивостью. Тем не менее, после столь прямолинейного объявления своих намерений она пригласила меня в совершенно непринужденной и светской манере: «Что-то холодно – почему бы не зайти домой и не пропустить рюмочку?»

Едва войдя в квартиру, она повела меня на кухню и начала извлекать из буфета разнообразные бутылки. – Я не пью, – признался я. – В детстве я однажды ужасно напился и с тех пор не беру в рот ни капли.

– Тоже сочиняешь. Не тот тип для трезвенника.

В их сверкающей белой кухне я чувствовал себя стесненно, словно пациент, ожидающий приема у доктора. Мне хотелось сбежать. Разве не я влюблен в Илону? Разве не мне Жужа казалась непривлекательной еще полчаса назад? Возможно, она знает мой тип, но не я, так что пусть узнает лучше. Я взял со стола предложенный стакан бренди, выпил залпом и громко закашлялся.

– Тише! – прошипела Жужа, выключая свет. – Разбудишь детей!

Когда кашель прошел, она положила голову на мое плечо. – Я не такая невоздержанная как ты. Мне нужно выпить. – Она провела кончиками пальцев по моему лицу, словно желая узнать меня на ощупь. – Какое счастье, что мы сегодня встретились. Гьюри уехал на две недели – я так ждала, что что-то случится! Ничего. А он возвращается завтра.

Она многословно и пространно рассказывала (усугубляя своими ласками), как хотела мужчину до возвращения мужа. Наверное, она знала, что я буду не против.

Я не реагировал, и она внезапно споткнулась. – Муж говорит, что я непривлекательная. Ты думаешь, он прав?

– Чепуха. – Я начал целовать и раздевать ее. – Чепуха.

Она провела меня в маленькую комнатку прямо за кухней. – Здесь только односпальная кровать, но зато дальше всего от детской. Здесь они нас точно не услышат.

Стоя в узком проходе между стеной и кроватью, мы раздевались, прижатые друг к другу. – Я замужем восемнадцать лет, – шептала она, – но ты у меня лишь четвертый любовник.

– Ты все еще опережаешь меня. – Я постарался быстрее зарыться в ее большое тело.

– Не нужно врать, чтобы угодить мне. Я знаю, у тебя должно быть множество женщин. Но я не ревную.

Мы лежали на узкой кровати, ледяной холод стены пронизывал мою спину. Но едва я оказался наверху, теплая мягкая плоть окутала меня уютным одеялом, и губы сами начали целовать ее грудь.

– Я знала, – воскликнула она с удивлением и восторгом, – я знала, что ты сосунок! – Затем, без малейшего мыслимого повода, попыталась оттолкнуть меня и занервничала.

– Не следует тебе позволять. Ты не хочешь меня.

– Похоже, ты знаешь обо мне все, – огрызнулся я, – так что должна знать, что я хочу.

Настроение Жужи снова переменилось, и столь же внезапно. – Догадываюсь, – проговорила она, уверенно раздвигая бедра. – Ты хочешь то, что я могу дать.

Далее