Во Славу Зрелых Женщин - Глава 8

О безответной и безнадежной любви

То любовь наихудшего свойства – она лишает вас аппетита.

Оноре де Бальзак

Майя распрощалась со мной к концу весны. Все лето я упорно учился, чтобы сдать экстерном экзамены за два старших класса и осенью поступить в университет. Когда и выпускные, и вступительные экзамены были сданы, я начал искать женщину и после месяцев безуспешных попыток влюбился отчаянно, безнадежно и без малейшего повода. Все было как в истории о секретарше, которая пишет в колонку «Женские советы» о парне, что временами болтает с ней в офисе и однажды даже пригласил на ленч: «Он такой милый и дружелюбный, но видит во мне лишь коллегу, а не женщину. Он больше не приглашает меня, хотя мы сидим за соседними столами с девяти до пяти. Дорогая Энн, я так люблю его, чем мне его заинтересовать?» Безнадежная страсть подобного рода легче всего распознается по невысказанному, но очевидному предположению, будто есть выход, будто твой идол не замечает тебя лишь потому, что ты не в силах донести до него истинную правду. Ах, если бы удалось показать твое настоящее лицо, открыть глубину твоих чувств – кто смог бы устоять? Подобный оптимизм безграничен.

Как-то зимним днем Илона махнула мне рукой из бассейна в банях Лукача. Я любил поплавать между лекциями. Это было довольно необычное место, обновленный реликт Оттоманской империи: турецкий банный дворец превратился в общедоступный плавательный бассейн. Около сотни небольших парных окружают сам бассейн, расположенный в похожем на мечеть зале, накрытом стеклянным куполом. Бани Лукача переполнены в выходные и праздники, но в рабочее время это царство экстравагантной публики: футбольные звезды, художники, актрисы, члены олимпийской команды по плаванью, университетские профессора и студенты, элитные проститутки. Все это разношерстное сборище объединяло одно: вызывающе бурное наслаждение жизнью. В худшие годы сталинистского террора и фанатичного пуританства женщины появлялись здесь в последних моделях итальянских бикини. В то время даже во многих странах Запада для этого требовалась известная смелость; в Будапеште 1950-го это было актом гражданского неповиновения. Пойти к Лукачу в рабочий день после полудня – наполовину эмигрировать из страны. Мы скрывались от тусклого однообразия сталинистской Венгрии за покрытыми турецким орнаментом древними стенами, этим величественным напоминанием о тленности Оккупационного режима.

Поплавав, я усаживался у края бассейна и глазел на почти обнаженных женщин, проплывающих в легком тумане, струящемся из парных. Одинокий ветеран славных, но проигранных любовных баталий, я принимал парад женских тел, и их влажная кожа сверкала подобно неуязвимым доспехам. В тот январский день я, всеми покинутый, несколько часов наблюдал за беззаботными женщинами. Внезапно Илона окликнула меня из бассейна. Она подняла руку из воды и дружески махнула ей – подобно взмаху волшебной палочки, наполнив меня бурлящим ощущением надежды. Я едва знал ее и даже не мог припомнить, как она выглядит, но пока она плыла ко мне, белая шапочка и две длинные руки, решение уже было принято: вот она, новая любовь.

– Приятно видеть знакомое лицо, – проговорила она, ничего не подозревая и возникая из бассейна прямо передо мной. – Готова поспорить, ты меня не помнишь!

Тот факт, что она помнила меня, пусть даже мы едва ли обменялись десятком фраз на какой-то вечеринке, утвердил меня во мнении, что я произвел не нее неизгладимое впечатление. Предавшись чувствам, я обшарил ее глазами и ощутил внезапную эрекцию.

Илона сбросила купальную шапочку, наклонилась сначала в одну сторону, потом в другую, чтобы вытряхнуть воду из ушей и растянулась на мраморном полу, чтобы восстановить дыхание. Потом перевернулась на спину, глядя в потолок. Она наслаждалась белыми узорами, которые рисовал ветер над нашими головами, нося снежинки по стеклянному куполу. Мы поболтали о зимних холодах, обменялись университетскими сплетнями. Библиотекарь в отпуске, она была невестой одного из моих профессоров.

Хотя ей было ближе к тридцати, Илона выглядела как девочка-подросток. Тонкая, но упругая фигура, груди как теннисные мячики, светлая веснушчатая кожа и огненно-рыжие волосы, которые она завязывала в хвостик. Тем не менее, я никогда не видывал более сексуальной женщины. Ее рот был слишком велик для изящного овального личика, вызывающе велик, нижняя губа едва смыкалась с верхней; эти приоткрытые губки словно призывали взять ее тело. Лежа слишком близко к краю бассейна, она не могла вытянуться и подогнула ноги. Из-за этого положения ее живот слегка прогибался, подчеркивая выпуклость бугорка Венеры, и без того необычно выдающегося. Черные атласные трусики подчеркивали эту выпуклость, и несколько волосков, мокрые рыжие завитки, проглядывали снизу.

– Я бы мечтал похитить тебя, – признался я, прерывая светскую болтовню.

– А я-то гадала, зачем ты на меня так пристально смотришь, – ответила она, словно отгадала загадку. Не слишком важную загадку, однако; голос ее не дрогнул.

Трудно ожидать, что она упадет мне в объятия прямо сейчас, урезонивал я себя. В конце концов, откуда ей знать, что я не начну болтать о ней в университете? А разговоры могут дойти до жениха. Конечно, ее осмотрительность разумна. А я еще не планировал жениться на ней и не желал разрушать ее помолвку с профессором Харгити.

– Я польщена, – криво усмехнулась она после какого-то двусмысленного комплимента.

Она польщена, подумал я, несколько неуверенно.

Встречая женщину, которая притягивает меня, я первым делом заглядываю ей в глаза, надеясь рассмотреть там манящий огонек. Но на этот раз я не преуспел. На лице Илоны я заглядывался на большой рот, веснушчатый носик или что-то вокруг глаз, но не на сами глаза. Пресмыкаясь почти час рядом с ней на полу у бассейна, я предпочитал верить, что ее подавленное или пока неосознанное желание проявляется в нечастых движениях конечностей.

Лежа на истертом мраморном полу с подогнутыми ногами, она временами сводила колени вместе, затем разводила снова. Внутренние стороны бедер то прятались, то показывались, и мышцы под кожей играли, словно она занималась любовью. Я наблюдал волны, пробегающие по ее телу, и действительно мечтал похитить ее. Людской шум вокруг бассейна, эхо смеха и выкриков в гулком зале подталкивали меня быть решительным, грубым и сумасбродным. Я уже мечтал схватить ее и пронзить прямо сквозь черный атлас. Но поскольку похищение невозможно, я влюбился. Мои пальцы подкрались к ее неподвижной руке и пробежали по ней, бережно и осторожно. Когда я добрался до ладони, вдруг стало казаться, что ее длинные тонкие пальцы гладят меня. Я расслабился физически и эмоционально (короткое замыкание тела, перезаряженного похотью) и внезапно наполнился смиренным и меланхолическим ощущением счастья.

– Когда мы снова увидимся? – спросил я, когда Илона поднялась, чтобы покинуть бассейн. Наученный своими прежними удачами, я знал, что лучше высказываться начистоту, и тут же произнес несколько комплиментов, не оставлявших сомнений в моих намерениях. Но пока не заработал даже свидания.

– Я бываю здесь время от времени. Как-нибудь и увидимся.

– Что мы будем делать в бассейне? Я хочу встретиться наедине.

– Ты начал говорить глупости, – проговорила она, прикрывая купальной шапочкой верхние половинки своих теннисных мячиков, готовых выкатиться из чашек бикини. На этот раз она возбудилась. Становилось поздно, ей пора уходить, у нее свидание со своим женихом.

– Был бы счастлив встретиться с тобой после него, – поторопился я.

– Мои планы не заходят так далеко.

– Ты не воспринимаешь меня всерьез, – запротестовал я.

– Послушай, ты придумал прекрасный комплимент насчет того, что хотел бы похитить меня. Не порти впечатление. Лучше останемся друзьями.

Илона произнесла это с ноткой злости и раздражения, что, похоже, доставило ей удовольствие. На некоторое время, подумал я, лучше удовлетвориться встречами у бассейна.

– По крайней мере, скажи, когда снова придешь поплавать, – настаивал я.

Она нетерпеливо вздохнула. – Если уж так хочешь увидеть меня, я приглашу тебя на нашу свадьбу.

Да, если я и научился заговаривать с женщинами, то слушать их совершенно не умел. Я неплохо знал профессора Харгити, и как его студент, и как член научной группы, и начал развивать нашу дружбу. Вскоре я сделался частым гостем в его запущенной холостяцкой квартирке, которая настолько явно не подходила Илоне, что это придавало мне смелости в самые мрачные моменты. Она состояла из маленького душного алькова, крошечной грязной кухни и спальни-гостиной, набитой мебелью, которая выглядела так, словно профессор унаследовал ее от древней тетушки с умеренными средствами. Было огромное множество громоздких и неудобных столов и стульев на шатких ножках, маленьких ламп под непомерными абажурами с кистями. Единственными предметами, характерными для научных занятий обитателя, были книги и книжные страницы, разлетавшиеся повсюду с рабочего стола у окна. У жениха моего рыжика с веснушчатой кожей и маняще сходящимися и расходящимися коленями не было даже кровати. Он обладал старым диваном, который приходилось раздвигать на ночь. Не могу представить живую богиню моих грез в этой заброшенной пыльной дыре.

Илона пыталась отмыть квартиру, когда я наконец встретил ее там. Мы с профессором Харгити уселись на диван и стали следить (старинная европейская традиция), как она борется за наведение порядка в комнате. В сумрачном свете, пробивающемся сквозь пыльное окно, она выглядела таинственным сексуальным ангелом, сражающимся с силами тьмы. Под белой блузкой не было лифчика, и ее маленькие груди просто сводили с ума, когда она наклонялась и вставала, чтобы разложить вещи по своим местам.

– У нее замечательная фигура, – сказал я хозяину, чтобы напомнить Илоне о моих чувствах.

– Да, привлекательная, – кивнул профессор, проявляя чуть меньше энтузиазма. Складный блондин с голубыми глазами, он выглядел на свои тридцать с небольшим лет. Некоторая полнота лишь придавала его фигуре солидности и респектабельности.

– Что вы там говорили обо мне? – спросила Илона, наконец усаживаясь на стул и часто дыша. Оглядываясь назад, я с удивлением замечаю, что наши отношения состояли в основном из моего подглядывания за тем, как она восстанавливает дыхание.

Мы пустились в дискуссию о ее фигуре, предмете, который Илона и сама была не прочь обсудить. – Не понимаю, на что жалуются плоскогрудые женщины, – заявила, между прочим, она. – Маленькие груди не менее эффектны, чем большие, пока не надеваешь лифчик. Возьмите мои, например – они такие маленькие, что того гляди исчезнут. Но для меня это не помеха – мужчины лишь пристальнее смотрят на меня, чтобы разглядеть их. – Вероятно, она вставила эти ремарки в разных местах разговора, а не выложила на одном дыхании, как я привел здесь. Как бы то ни было, в конце концов она указала на меня. – Взгляните на Андраша – живое подтверждение моих слов. Он так разглядывает меня, что, боюсь, прожжет дырку в моей блузке. Коварный мальчишка с голодными глазами.

– Прошу, Илона, – вздохнул ее жених, – не смущай Андраша.

С нашей первой встречи с Илоной в банях Лукача я прекратил гоняться за другими женщинами и думал о ней одной с постоянно нарастающей страстью. Если я и забывал о ней на короткое время, ее образ врывался в меня с силой сердечного приступа. Я сделался непостоянным третьим в их компании и иногда был приглашен в театр или на домашний ужин; но приглашения исходили только от профессора Харгити. Илона терпела меня со снисходительностью, граничащей с враждебностью.

– Думаю, твой студент бессовестно влюблен в меня, – пожаловалась она однажды вечером, раскладывая венские шницели в наши тарелки. – Он насилует меня глазами – что отвратительно. Думаю, тебе пора приревновать и вышвырнуть его вон.

– Она шутит, – успокоил хозяин, поворачивая ко мне свои дружелюбные голубые глаза. – Не воспринимай ее всерьез.

После этого случая мы не виделись больше месяца. Но обескуражило ли это меня? Напротив: тот факт, что жених Илоны продемонстрировал больше уважения к моим чувствам чем она, породил во мне иррациональную веру в то, что если она и не оставит его ради меня, он сам может бросить ее ради другой женщины. Я с удовольствием погружался в приятные мечтания о тех славных днях, когда мы станем мужем и женой. Такие дивные грезы помогали мне временно оставаться вдали от нее во плоти. Я предпочитал не видеть ее в этот унизительный промежуточный период ее помолвки с профессором Харгити.

Когда же расставание сделалось невыносимым, я появился в профессорской квартире в самый неподходящий момент. Диван был раздвинут, простыни скомканы, одна подушка на книжной полке, другая на ковре. Дверь открыла Илона. Она была уже одета, но без косметики, и, как все женщины после бурных любовных сцен, выглядела разгоряченной и раскрасневшейся. Никогда еще она не являлась мне такой мучительно желанной. Профессор Харгити сидел за своим столом; он был босиком, но в брюках и рубашке и прихлебывал молоко их стакана.

– Наконец-то, наконец-то, – воскликнула Илона. – Где ты был все это время? Ласи скучал по тебе. Кто-то должен напомнить ему, как я прелестна. Или ты перестал мечтать обо мне?

В данных обстоятельствах – с тем особым запахом, еще витающим в комнате – ее ремарка выглядела вульгарной. – Я буду безнадежно любить тебя вечно, – пролепетал я, пытаясь показать жестами, что просто дурачусь.

– Отчего же безнадежно? – уколола она, вильнув дразняще недоступной попкой. – Если бы Ласи оставил нас наедине, мы могли бы прыгнуть в постель прямо сейчас. Или не хочешь?

Я заставил себя повернуться к ее безмятежному обладателю, мирно потягивающему молоко. – Когда назначена ваша свадьба? – Мне было важно выглядеть невинно.

Я проводил почти все вечера дома, концентрируясь на Илоне всей моей силой воли, и начинал верить, что экстрасенсорное восприятие существует, что она не может не знать, когда я думаю о ней. Во мне росла уверенность, что моя верность, несмотря на безнадежную ситуацию, изменит ее чувства ко мне. Но единственной наградой было удовлетворение моей матери.

– Ты стал намного серьезнее, – решила она, обнаруживая меня дома почти каждый вечер. – Ты действительно взрослеешь.

– Мама, я влюблен, и влюблен безнадежно.

– Очень хорошо. Именно это тебе нужно. Я уже начинала бояться, что ты износишь себя до двадцати лет.

Да, я терял вес. И помогала жить лишь моя вера, что Илона и ее профессор не могут любить друг друга вечно.

Моя вера не изменилось, и когда они поженились. Я был приглашен на свадьбу, как и обещала Илона во время нашей встречи в бассейне. Это была бесцветная гражданская процедура, имевшая место в зале заседаний районной магистратуры, с Красной звездой и под неослабным взором Сталина над головой магистрата, проводившего церемонию. Этот же чиновник отправлял обязанности брачного консультанта, и этот факт показался им забавным, а мне – хорошим предзнаменованием. Давящая обстановка и сознание, что чиновник, покончив со свадьбой, перейдет в другой кабинет заниматься разводом, убеждал меня, что эта свадьба приближает Илону ко мне. Отныне, урезонивал я себя (пытаясь улыбаться то жениху, то невесте), отныне ей придется жить в этой ужасной квартире, а не забежать на минутку ради удовольствия сбросить подушки на пол. Отныне, думал я, это будет унылая проза брака, предсказуемая серия денежных трудностей и нестиранного белья, а не короткие, разнообразные и остроумные стихи их романа. Она заскучает и растеряет иллюзии – тогда-то я и получу свой шанс.

Я давал волю подобным рассуждениям довольно часто, уводя себя в чащу без поводыря и с ощущением заблуждения. Погруженный в собственные грезы, я сделался злобным и даже начал шпионить за своим добрым другом в надежде подловить его с другой женщиной и доложить жене. Я регулярно «случайно» встречал Илону на улице, но ни разу не смог сбить ее с пути истинного.

Как-то поздним вечером я застал ее одну в квартире. Диван уже был разобран на ночь: лежали свежие простыни и новое оранжевое одеяло, очень яркое. Илона причесывалась и собиралась ложиться спать, но предложила сесть и почитать что-нибудь, пока примет душ и наденет пижаму. Сидя на полу и слушая шум душа, я вдруг понял, что именно так дожидался Майю, когда мы впервые занимались любовью. Мои губы сами замурлыкали арию Дона Джованни (из одноименной оперы Моцарта).

Илона вернулась из ванной в халате поверх пижамы. – Послушай, – равнодушно проговорила она, – я понимаю, что ситуация довольно провокационная для такого развращенного и преступного юнца как ты. Но если ты посмеешь сказать хоть что-то насчет своих желаний похитить меня, я сломаю вот этот старый стул о твою голову – и я не шучу.

Соответственно, я решил ждать более подходящего случая, когда она окажется в лучшем настроении. Не желая уходить прямо сейчас, я завел светскую беседу, не поднимая глаз с ковра. Никогда больше не довелось мне видеть Илону в ее черном бикини, но моя страсть продолжалась почти два года.

Далее