Во Славу Зрелых Женщин - Глава 11

О девственницах

О, чистота, болезненная и умоляющая!

Барри Пэйн

Широко обсуждаемой проблемой здесь, в университете в Энн-Арборе, остаются аборты. Студенческая газета с громогласным названием Мичиган Дэйли публикует несколько писем на эту тему каждый день. Хотя большинство писем призывают разрешить, всевозрастающую поддержку получают аргументы группы «Право на жизнь». Понимая серьезность и противоречивость этой проблемы для каждой девушки, я без особенного удивления увидел передовицу под заголовком: «ДЕВСТВЕННОСТЬ: НОВЫЙ СТИЛЬ ЖИЗНИ». Группа второкурсников-медиков, назвавших себя «МУЖЧИНЫ-ВРАЧИ ЗА СЕКСУАЛЬНУЮ НЕРАЗБОРЧИВОСТЬ (МВСН)», выступила с письмом, объявляющим их намерения «бороться с тревожащим распространением редкой болезни, девственности, прежде считавшейся искорененной». Поскольку некоторые студенты-медики провели ревизию моих лекций, на следующем заседании факультета я был обвинен в том, что приложил руку к этой безвкусной и шовинистской шутке. Чтобы обелить свое имя и отстоять честь Философского факультета, я сам написал письмо в Мичиган Дэйли. «Я потрясен самонадеянностью МВСН и их предложением исцелить молодых женщин от девственности. Если у них нет ни моральных принципов, ни уважения к чувствам молодой женщины, не говоря уже о законной обеспокоенности ее будущим, им следует подумать хотя бы о том ужасающем возмездии, которое ждет их самих». Последовало еще несколько комментариев по теме, но грандиозные дебаты угасли сами по себе во время Недели геев и лесбиянок.

Возвращаясь в мои собственные студенческие времена в Университете Будапешта, я вспоминаю юную актрису по имени Миси, рыжую, длинноногую и длиннорукую. Мы ограничивались приветствиями в течение двух лет, прежде чем сойтись чуть ближе. Она была, как предполагалось, талантливой и хорошенькой, пусть в несколько лихорадочном ключе – но слишком самоочевидной, чтобы возбуждать любопытство. Я знал ее только по лекциям марксизма-ленинизма, которые студенты Колледжа искусства театра и кино посещали вместе с нами. Тем не менее, я считал, что знаю ее достаточно хорошо, пусть только на вид и на слух. Она обожала выкрикивать непристойности, носила необычайно короткие юбки и каждые две недели меняла мужчину, который ждал ее после занятий. В это время у меня случались небольшие романы с девушками моего возраста, и они научили меня, что ни одна девушка, пусть самая интеллигентная и добросердечная, не может в двадцать лет знать и чувствовать и половины того, что будет знать и чувствовать в свои тридцать пять. Но я уже не боялся юных мордашек и если избегал Миси, то лишь потому, что не находил в ней ничего привлекательного.

Все изменилось ноябрьским вечером, в пятницу. Та пятница была для меня красным днем календаря, потому что я мог привести девушку домой на ночь. Мама уехала в деревню навестить своих родителей и помочь им собрать виноград, и квартира осталась в моем распоряжении на два дня. К этому времени мы жили вместе скорее как брат и старшая сестра – добрые друзья, но независимые люди – и я не ночевал дома так часто, как мне хотелось. Но было немыслимо привести подружку в мою комнату, когда мама дома. Мне нечасто подворачивались случаи действительно спать с женщиной после того, как Боби устала от меня, и сейчас, когда квартира моя, было бы непростительно не воспользоваться возможностью и не поваляться без спешки в постели. К сожалению, женщина, с которой я тогда встречался, была замужем, и вряд ли могла ради меня бросить мужа и детей на выходные. Я планировал найти подружку в Национальном театре, на балу, который давали в тот вечер в честь открытия сезона. Это важнейшее общественное событие года для будапештского артистического сообщества собирало наибольшую толпу очаровательных женщин, какую я когда-либо видел в одном месте. Студенты Колледжа искусства театра и кино тоже получали приглашения, чтобы пообщаться с великими, и мне удалось сойти за одного из них, смешавшись с группой друзей. Это был грандиозный бал в историческом месте – в национальном театре страны, оккупированной иностранными войсками. Чем была ЛаСкала в Милане для итальянцев под австрийской оккупацией, тем был Национальный театр для нас под австрийской, немецкой, а сейчас и русской оккупацией. Венгерская политика определялась советскими танковыми дивизиями, стоявшими за пределами больших городов, но здесь нас охраняли стены, свидетели триумфа нашего языка, великих дней нашей тысячелетней истории, воспетых нашими поэтами, бессмертных проявлений нашего духа. И во время революции 1848 года против Австрии, и 1956 года против Советского Союза именно Национальный театр давал ту живую искру своими непредусмотренными репертуаром мятежными постановками Банка Бана, венгерской классики, повествовавшей о средневековом восстании против иностранного правителя. После подавления революции 1956 года Национальный театр был снесен и на его месте построена станция метро. Но это овеянное веками здание, столь опасное для колониального полицейского государства, было (по той же причине) мощным приворотным зельем для нас: пока стояли те мраморные колонны, они светились духовной гордостью и вожделением, страстями-близнецами, произрастающими из тех же глубин души.

Фойе с его колоннами, бронзовыми статуями и хрустальными канделябрами служило бальным залом для оркестра и танцоров, гардеробы превращались в буфеты и бары, а затемненные театральные ложи делались готовыми будуарами для тех, кто хотел уединиться от толпы. Многие люди проживали здесь наиболее яркие, наиболее радостные моменты своей жизни. Все это разительно отличалось от наших университетских сборищ, и я стремился и попал в Театр. Но с этого момента удача отвернулась от меня.

Я все еще не нашел партнершу, когда мадам Хильда, роскошная шекспировская королева, совершала свой эффектный исход. Эта лесбийская звезда была истинной королевой, которая презирала всех и каждого и не боялась показать это, будь объектом насмешки ничтожество или человек, облеченный властью над жизнью и смертью. Ее желчность была столь монументальна, что она могла сорваться на пустом месте. Известно, что она однажды осадила Ракоши (поставленного Кремлем местного диктатора того времени, который казнил своих министров за менее серьезные проступки) и советского посла, когда те зашли за кулисы, чтобы поздравить ее после представления. Мадам Хильда не трудилась скрывать и своего мощного мужского начала. Она делала пассы девушкам чаще и более открыто, чем многие мужчины. Около двух ночи она окончательно выбрала парочку добровольных последовательниц из рядов студенток и, подгоняя шлепками по круглым попкам, направила их твердой рукой к выходу. Через все фойе, под ослепляющими великолепием хрустальными канделябрами, мадам Хильда шагала в своей темно-зеленой атласной мантии, гоня перед собой своих бледных овечек. От косых взглядов венгерского артистического сообщества не могло укрыться и то, что она не отрывала глаз и рук от вертлявых попок своих протеже. Мадам Хильда славилась своими исходами, что было воздаянием тем, кто оставался на сцене незаметным.

Ее отъезд с бала означал перемену к менее формальному поведению. Пары, довольные друг другом, начали удаляться, за ними последовали дамы без эскорта; воздух становился слишком тяжел для дыхания, если не на кого опереться. Под благородные звуки шубертовского вальса мужчины вели своих дам на танец или в театральные ложи. На их лицах по-прежнему лежала маска публичных идолов, но в глазах теплилось пламя свечей сатанинской мессы. Одинокий в этой сладострастной атмосфере, я не мог испытывать ничего кроме сочувствия к другой одинокой душе – сочувствия и удивления, потому что Миси была не из тех, кого ожидаешь увидеть оставленной без компании.

В белом шифоновом платье, едва скрывавшим все, что спереди и сзади выше талии, она бродила между танцующими с брезгливым выражением скуки. Выхватив взглядом меня, она простерла вперед руки экстравагантным жестом, на который способны лишь актрисы. – Андраш, – воскликнула она, словно была рождена с единственной целью отдаться телом и душой мне и только мне. Не успел я сказать привет, как Миси обвилась руками вокруг меня и начала двигаться в такт музыке. Не успели мы повернуться и двух раз, как она шептала мне на ухо: «Ты просто чудесный… Ты всегда мне нравился, разве ты не знал?» Когда вальс кончился, она прижалась ко мне. – Можно поговорить с тобой серьезно?

– О чем?

– О тебе и обо мне. – Она отодвинулась и взглянула мрачно, внезапно решив, что мне пришло время оценить самого себя. – Послушай, почему это ты ни разу не попытался трахнуть меня?

– Я не думал, что знаю тебя достаточно хорошо для этого. – Я покраснел.

– Что за идиотское оправдание!

– Поехали ко мне, – предложил я в состоянии стимулированного беспокойства.

Неужели удача наконец бросила меня в руки нимфоманки? Едва мы сели в такси, она бросилась целовать меня и одновременно схватила мою руку и отправила себе под юбку.

– Мне не терпится остаться с тобой наедине! – страстно шептала она.

Однако мы были в такси. Мне казалось, под не замеченными ехидными взглядами водителя, что Миси ослеплена страстью ко мне – и эта страсть способна игнорировать обстоятельства, препятствующие ее удовлетворению. Не придал я значения и обращению традиционного жеста, когда она взяла мою руку и положила на себя, а не потянулась ко мне. Я был слишком опьянен предвкушением, чтобы рассуждать. Моя рука углубилась в ее трусики, пальцы исследовали увлажненную территорию, словно лазутчики, посланные вперед главных сил.

Но едва мы оказались одни в лифте, Миси внезапно вспомнила свою мать и отстранилась. – Моей маме не понравилось бы, если бы она узнала, что я не сплю так поздно. – (Было около трех часов ночи.) – Она всегда учила меня с курами ложиться, с петухами вставать и говорила, кто рано встает, тому Бог подает.

– Ты живешь с родителями?

– В общежитии. Провинциальная девочка вдали от дома. Моим родителям это не очень нравится. Они не хотели, чтобы я стала актрисой.

Когда мы вышли из лифта и пошли по загибающемуся коридору, лицо Миси сделалось восковым в свете желтых ламп, обычных для многоквартирных домов. Так же, думал я, выглядит мое лицо в этот поздний ночной час. Я чувствовал, как мое тело наполняется электрическим током. Она продолжала болтать о подругах, оставшихся дома. Я был рад, что ей тоже нужна пауза, чтобы собраться после нашей жаркой схватки в такси. На пути в постель малознакомого однокурсника она восстанавливала внутреннее равновесие, вспоминая друзей детства, как ныряльщик на вышке пробует ногой сцепление с доской, чтобы найти твердую опору перед прыжком.

Когда мы добрались до моей комнаты, Миси осмотрелась и оценила ее размер быстрым и практическим взглядом, затем направилась к кровати с той профессиональной прямотой, которая напомнила мне фрейлейн Моцарт. Она села на кровать и решительно освободилась от скудной верхней части своего наряда. Прежде чем я подсел рядом, она избавилась и от лифчика. Обнаженная до пупка, она выгнула спину, выпячивая вперед свои маленькие груди. Я смотрел, раздираемый стимулированным желанием и отвращением, и Миси объявила со странной усмешкой: «Я хочу, чтобы ты включил весь свет. Хочу видеть твое лицо».

Я включил свет, сел рядом с ней и начал снимать свою одежду. Однако Миси притянула меня к себе, прижимаясь голыми сосками к моему пиджаку.

– Лучше сними с меня трусики.

Я подчинился с готовностью. При этом ее юбочка сползла вверх, и Миси раскинула свои тощие бледные бедра, потом снова сомкнула. Тем не менее, она не пожелала расстаться со своей шифоновой юбочкой, которая сейчас образовала дурацкую набедренную повязку. Я попытался войти, но эта повязка почему-то мешала. – Сексуальная вечеринка, правда? – прошептала она, ловя моего готового к действию старинного друга и прижимая его к своему животику. Она обследовала его, ласкала, прижимала вниз, чтобы оставить неподвижным, подносила к глазам, при этом закрывая их. Что она видела? Что-то видела – могу судить по ее улыбке. Неужели ей требовались дополнительные воображаемые стимулы, и она закрывала глаза, чтобы видеть другие тела, при этом ощущая мое? Говорят, девицы с богатым воображением способны вступать в массовое соитие даже с одним партнером.

Примерно через час я начал проявлять нетерпение, и Миси, ощутив нарастающий вес моих движений, перекатилась на другую сторону кровати и скрестила ноги. Она выглядела обиженной.

Я доковылял до своего древнего патефона и начал заводить пружину. Этот способ успокоиться не хуже любого другого. С девицей, которая так быстро доходит до точки, я счел себя обязанным предоставить ей выбор времени.

– Посмотри сюда, – услышал я голос Миси. – Я хочу видеть твое лицо.

Я взглянул на нее и предложил ей спрятаться под одеяло – иначе может простыть.

– Я не могу.

– Почему?

– Я религиозна.

– Что значит, религиозна?

– Я девственница.

Я поправил свои приведенные в беспорядок одежды, стыдясь собственной глупости.

– Смотри на меня, я хочу видеть твое лицо, – настаивала Миси, и я начал подозревать зачем.

Но она опередила любой возможный упрек с моей стороны. – Даже если не смотришь на меня, я могу сказать, что злишься. Но это лишь подтверждает, что ты не любишь меня. Если бы любил, удовлетворился бы тем, что мы просто поиграли.

– Да, поиграли, – с горечью согласился я, стоя посреди комнаты в самом затруднительном для мужчины положении. – Не хочешь ли сыграть во что-нибудь другое для разнообразия? Не хочешь ли послушать пластинки? Просто сесть и поговорить?

– Сейчас около четырех утра, – надула губки Миси. – Слишком поздно для разговоров.

– Тогда не отправиться ли тебе домой?

– Тебе легко говорить, ты парень. – Она снова натянула на себя верхнюю часть своего наряда, но не лифчик, и одернула юбку. – Я не смогу смотреть в глаза моей маме, если забудусь. Не смейся. – (Я не смеялся.) – Ты не знаешь мою мать. Она планировала уйти в монастырь, даже когда мой отец ухаживал за ней. Но потом он ее обрюхатил, вот и все. – Она примирительно усмехнулась. – Можно сказать, я стала свахой еще до рождения.

– Это такая же ложь, как и все остальное.

– А если я забеременею? Ты, конечно, не думаешь об этом!

– У меня еще никто не забеременел, – с праведным негодованием запротестовал я. – Разве монашки не рассказали тебе о контроле рождаемости?

– Ты мне нравишься, но этого я не сделаю.

– Помнится, во время танца ты жаловалась, что я еще не трахнул тебя!

– Я жаловалась, что ты не пытался.

Говоря это, Миси не смогла полностью спрятать торжествующее хихиканье. Этот звук отбросил меня туда, откуда я начинал восемь лет назад с девочками-подростками.

– Послушай, Миси, я собираюсь вызвать такси.

– Я не хочу уходить.

– Миси – уходи или я вызову полицию.

– И что ты им скажешь? – Молчание. – Если бы ты что-то понимал в женщинах, то знал бы, что я люблю тебя.

– Прекрасно. Тогда ухожу я.

Она поймала меня у двери, прижалась ко мне, грустная и обиженная, и тут же начала развязывать мой галстук, упрашивая жалобным голосом: «Почему бы тебе не раздеться?»

Пересиленный иллюзией, будто наблюдается прогресс, я разделся сам. Она повела меня в постель, держась за моего старинного друга, и мы начали схватку заново, на этот раз голые, за исключением набедренной повязки Миси. Не могу припомнить, что происходило и в каком порядке, хотя отлично помню постепенно нарастающую головную боль и некоторые из наших наиболее яростных движений. Миси удавалось заманивать меня назад снова и снова, наматывая вокруг своего тела, но каждый раз вовремя смыкая бедра и не допуская меня внутрь. Так она уничтожала меня, пока я добивался ее. Трясясь от ярости, я обвинил ее в садизме. Всех ли она ненавидит или только мужчин? За что? Не бил ли ее отец в детстве? Под конец я назвал ее девственной шлюхой, чем вызвал слезы.

– Я скорее отдалась бы тебе, чем кому-то еще, но мне нужно сохранить себя для мужа. – Она вытерла слезы лифчиком. – Женись на мне завтра и бери после этого прямо в кабинете магистрата. Я вовсе не застенчивая. И сделаю это прямо в его кабинете. Клянусь.

– Да, я уверен, тебе понравится. Мы зажжем весь свет, чтобы ты лучше рассмотрела лицо магистрата.

Миси рассмеялась. Но не могла позволить мне оставаться одному слишком долго: возможно, она стремилась доказать, что может возбудить меня, даже если я вижу ее насквозь – или просто хотела насладиться своим собственным способом. Если я усаживался у стола спиной к ней, она подкрадывалась сзади и целовала шею и мочки ушей. Когда я был достаточно возбужден, мы возвращались в постель. Она была само пламя страсти, но до момента истины – и снова позже. Цитируя Авраама Коули, она была совершенной внешней женщиной.

Снаружи Любовь в ней сияет всегда,

Но нет, не проникнуть вовнутрь никогда!

Вместо этого она предложила попрактиковать оральный секс. К тому времени я скептически относился к любому ее предложению. – Это еще один твой садистский трюк – ты его откусишь.

– Если бы я была садисткой, то не предлагала бы облегчить тебе жизнь.

– Лучше объясни мне свою религию. Когда-то я хотел стать священником, может пойму.

– Так ты хочешь, чтобы я сделала это для тебя, или не хочешь?

– Я бы не хотел затруднять тебя.

– На самом деле, мне это нравится. Я делала это для множества мальчиков. Я сделала бы это для тебя, как только мы пришли, если бы ты догадался попросить. Первый раз я делала это в пятнадцать лет, с парнем, который грозился убить меня, если откажусь. Тогда мне не понравилось, но сейчас я в восторге.

Потом, или позже, мы занимались любовью по-французски. Оба получили удовлетворение, но это не помогло, головная боль сделалась лишь хуже. Миси была на вершине блаженства. Полагаю, это было кульминацией ее целомудренных грез: чудо непорочного зачатия.

Около семи утра я сказал, что ложусь спать, а она может уходить, оставаться или ложиться спать со мной.

– Я посплю в кресле, – решила Миси.

Я проснулся около полудня со страшнейшей головной болью в моей жизни. Мозг шевелился в черепной коробке. Аспирин не помогал, и под конец я оказался в палате Скорой помощи, где мне решили сделать инъекцию морфия. Но это было поздно вечером того же дня. В момент пробуждения я видел туманный образ Миси, сидящей на письменном столе и болтающей ногами.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

– Я так болен, что едва вижу тебя.

– Мне тоже паршиво. Должно быть, ты приложил силу в подходящий момент. – Тем не менее, она с готовностью разделила вину. – С тех пор как проснулась, я думала обо всех мужчинах, которых потеряла. И все это ради идиотского будущего мужа, которого даже не знаю.

– Добродетель – награда самой себе, Миси.

– Ты потешаешься надо мной! – с горечью пожаловалась она.

Как я мог потешаться? Зерном, из которого произросла моя головная боль, было открытие, что, наедине с обнаженной женщиной, у меня нет ни воли, ни разума.

– Просто посмотри на меня, когда выйду замуж. Я пересплю с каждым мужчиной, который попросит, будь он даже горбун.

Это дословный перевод ее утверждения. Уверен, что не запомнил с точностью все, что она болтала той ночью, но последняя декларация была столь поразительна, что не могла стереться из памяти. Тем более что я осведомлен, насколько далеко зашла ее решимость позже.

Примерно через год Миси вылетела из Колледжа искусства театра и кино. Чтобы восполнить свою стипендию, она взялась петь в ночном клубе и там познакомилась, среди прочих, с военным атташе Южноевропейского крыла НАТО. Мне неведомо, сколько правды во всех тех слухах, но факт, что после свадьбы с этим высоким сановником ее видели в барах лучших отелей с различными коммунистическими и западными дипломатами. Ее многочисленные связи способствовали обострению Холодной войны – обе стороны подозревали юную леди в шпионаже. Один из моих сокурсников, сын заместителя Министра иностранных дел, говорил, что за тет-а-тетами Миси некоторое время следили разведки и Советского Союза, и НАТО. Военный атташе был отозван своим правительством несколько месяцев спустя после свадьбы, и Миси покинула Венгрию с ним.

Что касается поворотов моей собственной жизни после той незабываемой ночи вдвоем, я никогда больше не пытался произвести дефлорацию. И даже не рассматривал идею жениться на девственнице. Какой бы грех ни взял на душу, я всегда был чист от чистых девушек. Их страшит то, что будет после; я в ужасе от того, что бывает до.

Далее